Говорят, на роль Фаины Георгиевны в проект «Раневская» (выходит на Kion c 8 февраля — прим. ред.) пробовались сотни артисток. Это правда?
Да, я тоже слышала. Но на пробах тебе не говорят, сколько человек до тебя попробовались. Я знаю, что много, долго, и что изначально по плану было взять чуть ли не четыре актрисы на разные возраста. Но в результате все сошлось к одной. Я об этом узнала уже чуть ли не после утверждения. Что будет пластический грим, что я буду играть Раневскую от 18 до 86 лет. Меня жизнь к этому не готовила. (Смеется.)
Сколько времени вы проводили в кресле гримеров?
Четыре часа в среднем.
При этом в один съемочный день вы могли играть несколько возрастов вашей героини.
И так часто было. Потому что съемочный процесс зависит не от моих пожеланий или желаний режиссера, а от локации, от расписания других артистов, от светового дня — от очень большого количества факторов. Поэтому зачастую [в один день] были 18, 50 и 55 [лет]. Проблема еще была в том, что это не условная юность, зрелость и старость, а довольно конкретные возраста, привязанные к конкретным событиям из жизни нашего персонажа. И это чисто технически, актерски тяжело было, потому что там какие-то физиологические изменения происходят, и это все надо не забыть, уследить, не перепутать. Сейчас я уже не помню, но тогда я довольно подробно писала, у меня была сетка, что в каком возрасте происходило: она худела, полнела, болела, выздоравливала, у нее была любовь… Сложнее всего было найти пристройки к каждому возрасту, чтобы они действительно как-то отличались, и при этом чтобы одно за другое цеплялось.
Какие вам пришлось произвести манипуляции с собой, чтобы «стать» Фаиной Раневской?
Я не стала Фаиной Раневской, и никто не может стать ею. Фаиной Раневской была Фаина Раневская. Мы делали некое существо, которое мы нафантазировали вокруг того, что мы стопроцентно знаем про ее биографию. А все остальное — это художественный вымысел.
Но как вы готовились к роли?
Как к любой истории, ты придумываешь какие-то вещи про персонажа, пишешь дневник роли, потом сопоставляешь это с реальностью — с тем, что есть. А есть немного, на самом деле. Есть большое количество баек, придумок, навешанных стереотипов на имя Фаины Раневской, и уже никто никогда не скажет, имеет ли это отношение к действительности. Живых людей мало осталось, кто ее видел, а если и видели, то очень старенькой. Смею надеяться, что все, что можно было, я посмотрела, послушала и прочитала. Мне удалось накопать видео и даже аудиозаписи, где она человек, а не артистка в маске, которую она придумала. Есть одно-единственное замечательное интервью Наталье Крымовой, но Раневская там хорошо в возрасте. То есть можно только догадываться, какой она была до условных 80 лет: как она разговаривала, как думала, как делала паузу, как грустила и тосковала.
Пришлось ли вам учиться заикаться, менять голос?
Голос у меня низкий сам по себе, но я, конечно, искала его дополнительно, как-то меняла. Наш оператор Кирилл Бегишев еще на пробах прислал мне нарезку из всех ее ролей, и у меня в качестве радио все время проигрывалось это видео. Я постоянно слушала ее голос. А по поводу заикания: я читала где-то, какое конкретно у нее было заикание, и несколько человек мне помогали его повторить. Не то чтобы я занималась, просто 2−3 раза мне кто-то что-то подсказывал.
Какую Раневскую играть было сложнее всего?
Фаина Георгиевна славилась тем, что в каждой роли, даже если там не было грима, вот этих приклеенных носов и подтянутых глаз, как в «Свадьбе» или «Золушке», она что-то делала с собой такое, что менялась до неузнаваемости — голосом, эмоционально, характерно. В нашем сериале есть места, где я с ужасом пыталась это повторить. Мы брали реальное кино с Раневской — «Мечту», или, господи прости, «Подкидыша», которого она терпеть не могла, — меня снимали на зеленом фоне, я проигрывала все как бы как Раневская, и меня потом туда интегрировали, в настоящее кино. Вот это было очень страшно. Потому что ты вроде как сыграть должен прилично, при этом еще быть очень похож, и если ты чуть-чуть отклоняешь голову, то попадаешь мимо этой зеленой штуки.
В одном интервью вы признались, что иногда на съемках используете одежду и украшения вашей мамы. Ваша Фаина Раневская носит что-то из гардероба Любови Полищук?
Из гардероба, конечно, нет, но украшения все до единого мои. У меня аллергия на любой металл, кроме серебра и золота, а Фаина Георгиевна все время носила кольца, серьги, и этого должно было быть много. Поэтому у меня был мешок украшений, которые мы с художником отобрали, и я каждый день его приносила. Там какие-то мамины, какие-то мои личные, какие-то бабушкины.
Что для вас значило получить эту роль?
Очень ответственно и очень страшно. Так сложилось, что я всегда очень любила Фаину Георгиевну и книжки все про нее прочитала задолго до проб. Когда мне сказали, что есть такая вероятность, что меня утвердят, у меня первая реакция была — слезы. Я плакала. Не от счастья, отнюдь, а именно от страха. И я, как любой нормальный человек, крепко думала, надо ли это делать, имеем ли мы право вообще. И несмотря на то, что приняла решение, что никто на это права не имеет, я все равно это сделала. (Смеется.)
Что происходило с этим страхом со временем — пока шли съемки, постпродакшен?
Он уменьшался. Сначала он был настолько активный, что вводил меня в ступор, и это просто мешало съемочному процессу. Я выходила на площадку два первых съемочных дня, хлопала глазами и не понимала вообще. Я выучила текст, я все знаю, но у меня была паника внутренняя. Потом пришлось как-то себя попустить, успокоить, потому что чисто технически не было времени на это: ты 14 часов подряд находишься на площадке, 10 из них в кадре, произносишь какие-то буквы, которые вчера надо было выучить, а вчера смена тоже была 14 часов подряд. У тебя, в общем, нет времени на рефлексию, нервы, страхи и прочие радости. Ты просто работаешь.
Но сейчас у вас больше времени на рефлексию. Как вы готовитесь к тому, что на вашу работу могут посыпаться негативные комментарии?
Никак я к этому не готовлюсь. (Смеется.) Я надеюсь, что у меня хватит нервной системы это пережить. Потому что я прекрасно понимаю, что примерно все скажут, что это плохо, неправильно, что все было не так, и вообще, какое вы имеете право. Я знаю, что будет так. Поэтому я стараюсь верить, что у меня хватит мозгов, сил и нервов не включиться в это и не похоронить себя за плинтусом.
Когда вы читали биографию Раневской, когда работали над ролью, какие схожие с вашими черты обнаружили?
Тонкость душевной организации, прикрытая сарказмом, хамством и излишней грубостью. Сострадание. Пожалуй, две основные черты, которые есть во мне, и точно совершенно были в Раневской.
Сложно не проводить параллели между вами и Фаиной Георгиевной. Есть внешнее сходство, кое-какие совпадения в биографиях. Но вашей актерской карьере родные вряд ли препятствовали?
Нет. Не помогали, но и не препятствовали. Мама считала, что это глупо и нельзя этого делать (становиться актрисой — прим. ред.), но она понимала прекрасно, что любое сопротивление рождало бы еще более агрессивную попытку это сделать.
В сериале много внимания уделяется тому, сколько неприятных слов о профнепригодности и внешности Фаине Георгиевне приходилось слышать на пути к своей мечте. А в ваш адрес поступали подобные насмешки и грубости?
Конечно, бесконечно.
Что именно приходилось слышать?
Я всю жизнь прожила в условиях «у тебя такая мама, а ты кто?». Поэтому я и не знаю, как по-другому жить-то. Я привыкла. Мне скорее не очень комфортно, когда мне что-то обратное говорят. Приятно, конечно, когда тебя хвалят, особенно, когда это разумная внятная похвала, а не какая-то грубая лесть — когда мне, например, говорят, что я непомерной красоты. Ну, смешно, правда, о чем вы говорите.
Удивительно, что вам до сих пор приходится это слышать. После ухода Любови Полищук прошло много лет, а ваша карьера с самого начала развивается своим отдельным путем.
Всегда найдутся люди, которые будут считать, что в профессию, в институт театральный, в кино можно попасть только по связям или через койку. И объяснять им, что это не так, — ну, зачем? Ты все равно не объяснишь, что утюг — это утюг. Человек абсолютно уверен, что утюг — это краб. Я про себя знаю, что поступала в институт сама, что хожу на пробы сама. Бывают ситуации, когда я получаю какие-то вещи исключительно потому, что у меня вот такая длинная фамилия, но эти вещи не имеют отношения к получению роли или к тому, как я эту роль сыграю.
В своей видеовизитке, записанной в 2020 году, вы говорили, что очень мало снимаетесь и хотелось бы побольше. Как вы думаете, почему так складывалось?
Может, потому что артистка плохая? Может, потому что лицо такое? Я не знаю. Бытует мнение среди некоторых моих знакомых, что я со своим актерским организмом и со своей внешностью должна была дорасти до определенного возраста. Очевидно, что с моим фейсом и с моей психофизикой «голубая» героиня — это будет максимально странно. Собственно, Фаина Георгиевна в нашем кино, когда поступала в Театр Корша и читала монолог Катерины — вот это примерно то, что было бы, если бы я играла какую-нибудь юную, тонкую, звонкую барышню. Надо было просто дорасти до какого-то определенного возраста. А может быть, и сейчас ничего не изменится, или вообще снимать перестанут.
А с того момента, как вы сыграли Фаину, ничего не изменилось?
Ну почему? Я еще в одной главной роли снялась только что, в детективе «Метод уборщицы» для ТВЦ. А спустя несколько месяцев после того, как мы досняли «Раневскую», разморозили проект, который мы начали снимать три с половиной года назад, — второй сезон «Что и требовалось доказать» Володи Щеголькова с Тимофеем Трибунцевым и Денисом Шведовым. Там у меня совсем не главная, конечно, но приличная по длительности и смысловой нагрузке роль. Но она случилась до «Раневской», ее просто разморозили после.
То есть пока нет ощущения, что что-то закрутилось, карьера резко пошла в гору?
Оно крутится как-то, но очень по-разному. У нас профессия просто такая, в ней бывает все сразу, а потом полгода ничего. И за те полгода, пока ничего, ты обрастаешь комплексами, паникой, ужасом, мыслями о том, что, может быть, все-таки пойти работать флористом или официанткой. Это такая история непредсказуемая.
Я не могу ничего не делать. Если ничего не происходит с театром и с актерством, я иду и делаю что-то другое. Но у меня, слава богу, кроме кино, есть еще театр, есть Женя Беркович, есть наши замечательные «Дочери Сосо». Потом вернулись наши «Вернувшиеся», и это тоже работа — любимая, очень интересная. Я в профессии существую постоянно. Тренинг ежедневный не пропадает.
У вас в фильмографии много костюмных, исторических проектов. Нет ли ощущения, что вы больше подходите какому-то другому времени, чем тому, в котором живете?
Да, говорили, что не сегодняшнее лицо, не сегодняшняя внешность. Я, честно говоря, никогда об этом не задумывалась, но меня навели на такую мысль, что я довольно часто играю реальных людей — и Ахматову, и Зою Богуславскую, и Раневскую. Почему-то так получается. Не знаю, почему.
Но вы сами себя ощущаете «здесь и сейчас» или хотелось бы в каком-то другом времени родиться?
Последнее время очень хочется куда-то отсюда свалить, в какое-то другое время. (Смеется.) Но в нашей стране почему-то куда ни вернись, везде будут свои особенности. Поэтому даже не знаю, в какое время возвращаться.
Тогда, наверное, не только в другое время, но и в другое место? Когда и куда отправились бы, будь такая возможность?
Никуда, осталась бы здесь. Каждый человек должен прожить ту жизнь, за которую он взял на себя ответственность при рождении.
