Нет, я москвич, учился в Москве. Но в общагу мы тоже ходили. Нас проносили туда в баулах по ночам, потому что нельзя было там находиться, а мы хотели все эти посиделки, все это веселье. В студенческие годы у нас все равно так или иначе была общага. Обучение в театральном институте у меня было с 9 до 22, практически каждый день, в режиме нон-стоп. Это такая большая плотность страстей, и все очень на виду. Поэтому, мне кажется, и в фильме так же получилось.
Ностальгируете по тем временам?
Да нет.
Почему?
Даже не знаю, как-то мне прикольно здесь.
«Общагу» можно понимать как мир в миниатюре, как метафору страны. Все герои фильма — психологические заложники общаги, беспросветного мира, и готовы на все, чтобы в нем остаться. Почему?
Да, они могут оттуда выйти, но не хотят. Один только Забела (герой Геннадия Вырыпаева – прим. ред.) захотел – и вышел. Это история про выбор. Они действительно встают в такую психологическую позицию жертвы и говорят о том, что они не могут, что им надо остаться.
Я вижу это очень часто вокруг и везде, в себе вижу часто. Очень много говорю «не могу», хотя за этим стоит какой-то страх. Говорю, что все достало, а мне на самом деле комфортно в этом ощущении.
Ваш герой, поэт Иван, охвачен болезнью — алкогольной зависимостью — в такой же степени, как и творчеством, он не может жить без вдохновения и страдает от этого. Гениальное рождается только в муках? Художник обязательно должен страдать?
Нет, мне так не кажется.
Если не страдания, то что?
Любовь! Да, есть привычка такая, что надо расчесать все изнутри, мол, смотрите, как я страдаю. У меня такая привычка периодически возникает. Но сейчас мне уже неинтересно себя расчесывать специально, как-то по-другому все начинает рождаться. Мне кажется, от большой любви. Да, это одна из частей творчества. Это такая сплошная драма, в которой мы воспитаны… Я, по крайней мере, воспитан в обществе драмы. И сказки все драматические — везде драма, драма, драма. Бывает сложно поверить, что мир любящий, и вообще-то все хорошо.
Тема зависимости — довольно сложная и не самая для вас приятная. Как вы согласились на эту роль и почему? Не было страха входить в это состояние?
Нет, мне казалось, что все будет легко, а по итогу оказалось сложнее. Организм очень сопротивлялся, я уже на тот момент не употреблял. Я думал, что впрыгнуть в это состояние будет легко, но организм, наоборот, говорил – не хочу, не надо меня туда, не хочу! Было довольно тяжело некоторые вещи делать.
Не было мыслей, что это будут воспринимать через вашу личную историю, историю вашей семьи? Или в какой-то степени эта роль дала возможность для рефлексии?
Эти мысли — «а что обо мне подумают» — возникают. Но это страхи. Их либо бояться, либо на них идти и пробовать. И убеждаться, что это все иллюзии.
В кадре мы часто видим Ивана упершимся в стену — образ тупика, из которого не выйти. Что вам помогает выходить из тупикового состояния?
Осознанность и ясность. Возможность не сопротивляться своим чувствам, проживать их, а не разгонять, быть осознанным в этот момент. Ну и какая-то работа над собой, с психологом, в том числе.
Молодые режиссеры в последнее время часто обращаются к ретро, хотя подростки сейчас живут уже не в том мире, в котором жили герои «Общаги» в том числе. Чем кино сможет зацепить их?
Я не вижу никакого другого мира. Может быть, внешне — да, но не внутренне. Если у тебя внутри пустота, то никакими обстоятельствами — ни пропиской в общаге, ни употреблением — нельзя это заглушить и быть честным с собой. Выбор главного героя — остаться честным — привел, к сожалению, к трагическому исходу. Я бы с ним тоже где-то поспорил.
У Романа Васьянова (режиссер «Общаги» — прим. ред.) большой опыт съемок в США. Насколько отличается его подход от того, что принято в российской индустрии?
Я бы не стал обобщать. Это вопрос не про Романа Васьянова, а скорее про различия ментальности. В этом смысле Рома не находится в «жертве». Он не жертва обстоятельств, а осознанный человек, который делает свой выбор и отвечает за него. Это очень круто. Он лидер.
Вы недавно и сами впервые участвовали в зарубежном проекте, сыграв создателя «Тетриса» Алексея Пажитнова. Расскажите об этом опыте. Возникали ли какие-то трудности? Языковой барьер?
Нет, языкового барьера не было, я знаю английский. Понятно, что это другая ментальность, другие ставки, так скажем. Там это очень большой бизнес, цена ошибки очень велика. Вижу, насколько люди ответственно готовятся, каждый цент виден на экране. Этот опыт мне дал пример, как можно артисту быть готовым на 110%, не заваливать вопросами, а заниматься своей работой домашней. Я вообще увидел, что такое домашняя работа.
А с вашим партнером по «Тетрису» Тэроном Эджертоном как работалось?
Тэрон Эджертон – потрясающий артист и умница. Я уверен, что у него громадное будущее и уже громадное настоящее.
Он был для меня примером того, как можно подходить к своей работе, насколько профессиональным человеком можно быть. Еще во время начиток он сходу начал играть настолько точно, настолько здорово, просто вау. В этом смысле с ним в кадре одно удовольствие существовать.
«Общага» должна была выходить в кино, но затем премьеру перенесли на онлайн-площадки. Есть ли ощущение, что с таким мощным запуском российских стримингов, которые начали снимать собственные фильмы и сериалы, наша индустрия сильно ожила?
Да кайф вообще! Интернет – крутая вещь, можно быстрее посмотреть огромное количество работ. Мне кажется, это очень развивает. По крайней мере, за последние несколько лет я вижу очень много сценариев, качественных работ, само производство выходит на более крутой четкий уровень, мне все очень нравится.
Пресловутая проблема со сценаристами, которых у нас якобы нет, улучшилась?
Сценарии стали интереснее, может, конкурентность какая-то повышается, и за счет этого — качество.
Кажется, свободы у нас сейчас гораздо больше в онлайне, чем на большом экране. Буквально на днях отозвали прокатное удостоверение у «Искушения» Пола Верховена, не так давно запретили показывать победителя Берлинского фестиваля. Что думаете по поводу того, что все острые темы постепенно утекают на малые экраны?
Знаете, есть такой анекдот про двух братьев-близнецов, оптимиста и пессимиста. На день рождения пессимисту под кровать положили огромный набор Lego, а оптимисту — лошадиную какашку. Просыпается пессимист: «Ну блин, "Лего" опять собирать, эти стремные кусочки, все по инструкции, долго». Просыпается оптимист: «О, ко мне лошадка ночью приходила!» Наверное, это как-то про это.
Я не вижу для себя ничего положительного от нахождения в роли «жертвы». Мою свободу никто не может прекратить, только я сам ее ограничиваю. Можно, конечно, смотреть на минусы, что запрещают… Есть шутка про три выхода из этой ситуации – Шереметьево, Внуково, Домодедово, по-прежнему они остаются.
В «Общаге», кстати, главным символом свободы выступает Тенерифе.
Мне кажется, главная свобода – внутренняя, ну правда. Все внутри. У меня тоже есть такой момент, что «о, как все плохо», но потом я вижу, почему я это делаю, какие вторичные выгоды имеет мое эго из нахождения в подобных состояниях. Есть замечательная книга Дэвида Хокинса «От отчаянья к просветлению», я абсолютно разделяю позицию автора относительно всех чувств, всех механизмов эго, которые нам привычны. Собственно, про это и «Общага» — про то, что можно долбиться в стену головой, и «окна заколочены», а выход – иди и пробуй что-то другое.
В этом году проходили съемки фильма «Здоровый человек», где ваш персонаж проходит через кризис среднего возраста. Тема поиска смысла жизни и баланса актуальна для вас самого?
Мне не актуальна тема поиска смысла жизни. Как только я думаю, что в жизни есть какой-то смысл, значит, я куда-то не туда иду.
А баланс — да, это работа с честностью, работа с ясностью того, что я делаю, работа с нахождением в моменте. Огромное количество привычек, приобретенных мною, не располагают к нахождению в моменте и наслаждению этой жизнью. А мне кажется, это прекрасная вещь — получать удовольствие от жизни.
