Ленту «Спасти Ленинград» некоторые называют «нашим ответом "Титанику"». При создании картины действительно ориентировались на ленту Джеймса Кэмерона?
Лично я вообще не считаю, что это какой-то ответ. И я расстроен, что идет такое сравнение. Ведь — ну что там общего? Любовная история, бабушка в начале и в конце и вода.
Есть еще схожие детали — музыканты на тонущей барже, автомобиль на палубе…
— Мне кажется, что это все равно именно наша история. Погибли 1200 человек… И если есть какие-то похожие моменты, это не значит, что мы старались делать под «Титаник». Фильм Кэмерона — это большое романтическое кино. Когда я снимался, мне казалось, что мы в какой-то документалистике работаем. Никаких внутренних сравнений с «Титаником» у меня не было. Любовь у нас — только одна из линий.
В фильме вовсю бушует стихия — вода, огонь, масса людей… Сами съемки были похожи на испытание?
— Да, лично мне весь съемочный процесс принес и удовольствие, и испытания. Мне нужно было заняться выправкой — хотя моему герою это было простительно, он курсант второго курса, еще не сформировавшийся солдат. Я не служил в армии, и мне нужно было решать проблему с осанкой. И Алексей Викторович (Алексей Козлов, режиссер фильма — прим. ред.) нашел ключ к этой проблеме. С девяти утра и до девяти вечера я находился на съемочной площадке, все время на солнце, на ветру — у меня всегда был такой режим.
Вообще, представить, что моим дебютом будет роль в военном кино, — это последнее, что я мог сделать. Во время учебы в Щуке я себя совсем не ассоциировал с военным временем. На первом-втором курсе я был достаточно упитанным парнем. И довольно смешно со стороны, когда такой парень с красными щеками пытается открыть консервы во время блокады. И я тогда понял, что я не для войны. А тут роль такая — не солдата, не вояки, а роль становленческая. Про взросление.
Как вам работалось вместе с вашей партнершей по фильму, Марией Мельниковой?
— Маша великолепная. Ей было всего пятнадцать лет, и я бы зажался на ее месте. Помню, для меня было колоссальное удивление – я вроде бы недавно окончил институт, а тут у нас десять лет разницы. Нам очень помогло, что мы встречались до съемок. Я приезжал в Питер, и Алексей Викторович устраивал нам репетиции, мы ходили вместе в кафе, настраивали с ней химию.
В этом году на экраны должен выйти сериал «Наследники» с вашим участием — что это будет за роль?
— Абсолютно другая. Я назвал ее «безответственность». Я играю парня-мотоциклиста, который не умеет нести ответственность ни за что. Он вроде и классный парень, но безумно безответственный. В наше время много таких ребят, которым уже за двадцать пять, а они еще дети.
До этого вы успели сыграть в нескольких сериалах, в том числе в «Золотой орде» и «Годунове» — оба проекта исторические, как и «Спасти Ленинград». Работать с историей интереснее, чем с современным материалом?
— В «Наследниках» я впервые работал на современном материале. Когда я выпускался, то почему-то представлял себе, что должен в исторических лентах сниматься. Они мне всегда нравились, и у меня какая-то такая внешность… Но сейчас я раскрылся для большего количества жанров и ролей.
Мне было бы интересно сняться в мюзикле. В каком-нибудь русском «Ла-Ла Ленде».
А роль мечты у вас есть?
— Я мечтаю сыграть Пер Гюнта. Эта история мне очень близка. Я даже одно время думал, что Ибсен написал первую часть про меня — настолько я был увлечен этим, делал отрывок, даже хотел делать спектакль. И в кино мне было бы интересно сделать Пер Гюнта. Если перенести пьесу в наше время, думаю, получилось бы что-то вроде «Духлесса».
У Юрия Бутусова, который недавно стал главным режиссером Вахтанговского театра, хотели бы сыграть?
— Это мой самый любимый режиссер на сегодня. А «Бег» — мой самый любимый спектакль. Когда я в третий раз прихожу на него, вижу, что люди не выдерживают, уходят, а я сижу — у меня текут слезы, особенно в конце, когда идет снег, это просто фантастика. Я мечтал бы работать с ним.
А из кинорежиссеров у кого хотели бы сняться?
— У Пола Томаса Андерсона, у Ларса фон Триера. У Иньярриту, конечно.
Вы чувствуете, что сейчас начинается новая глава вашей карьеры?
— Я стараюсь не думать об этом и абстрагироваться от мыслей, что сейчас начнется какая-то новая жизнь — это отвлекает от других, более важных вещей.
Попробуйте продолжить фразу — «Через 10 лет Андрей Миронов-Удалов — это…»?
Ну, я не стану кидаться «Оскарами», как некоторые мои коллеги (смеется). Может быть, я вижу себя режиссером. Может быть, актером. Или все вместе.
Я сейчас учусь у Павла Семеновича Лунгина на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Редко получается ходить, но я стараюсь. Вообще, киноиндустрия мне интересна не только как актеру. Мне интересен этот мир с разных сторон. Я бы и как оператор что-нибудь снял. Я больной киноман, смотрю где-то 80% из того, что выходит. Люблю смотреть фильмы в оригинале, с субтитрами, еще до того, как они выходят в России, — это мое хобби. Сейчас как раз начинается «оскаровская» гонка…
За кого будете болеть?
— Могу предположить, что победит Рами Малек. Помню, как я болел за Эдди Редмэйна, когда мало кто верил в его победу, а он взял и победил. В этом году интересная «Фаворитка» Йоргоса Лантимоса, я очень люблю Эмму Стоун. Неплохие шансы, как мне кажется, у фильма «Рома» Альфонсо Куарона — блестящее кино.
Есть молодые российские актеры, которых вы считаете своими конкурентами?
— Это сложный вопрос. Есть мои коллеги, дорогие и многоуважаемые, — я не отношусь к ним, как к конкурентам.
А из западных коллег на кого-нибудь ориентируетесь?
— Да, безусловно. Из старого поколения Дэниэл Дэй-Льюис всегда был для меня номером один, далеко от всех. А из молодых мне ближе всего Эдди Редмэйн.
Смогли бы так же перевоплотиться в женщину, как Редмэйн?
— Да, мне это очень интересно. Но я пока не знаю, как именно. Вахтанговский театр, где я сейчас задействован как приглашенный актер, — это театр формы, перевоплощений. Тот же Дэниэл Дэй-Льюис — он всегда сохраняет себя и в то же время рождает другого человека, по Станиславскому. В «Нефти», «Моей левой ноге» и «Призрачной нити» у него совершенно разные, полярные роли. Такое перевоплощение мне очень близко и интересно. Из наших актеров такое делал Гриценко. Я очень ценю, когда актер не только от себя работает, а когда он находит какие-то вещи, детали, жесты, которые отличают его от его героя. Тогда рождается сказка.
В российском кино сейчас можно наблюдать мощную волну молодых актеров, многие из которых — внуки великих советских артистов. Вы заимствуете что-то из актерской техники своего деда? Какие-то его характерные черты?
Я очень любил фильмы деда, его работы, когда был ребенком. Я фанател от них. Сейчас мне кажется, что, поскольку он мой родственник, мне надо искать себя не в его органике, а в своей. Мне кажется, мы с ним довольно разные по типажу. Не хотелось бы повторяться — я довольно самодостаточный, как мне кажется.
А в целом, вы ощущаете на себе груз ответственности за продолжение такой актерской династии? Не боитесь, что к вам навсегда привяжется приписка — «внук советской киноиконы»?
— А что делать? У меня такие предлагаемые обстоятельства. Я родился в такой семье, это мои корни, и я их уважаю. И я сделаю все, чтобы такая приписка не появилась.
Ваша мама, Мария Миронова, сильно влияет на вас, как на актера?
— Нет, как на актера она на меня совсем не влияет. Она не так любит кино, как я. Хотя у нас во многом совпадают взгляды. Я могу взять у нее совет, скорее, жизненный. Или профессиональный, но не связанный с самим действием, игрой. Рабочие моменты мы с ней не обсуждаем. У каждого своя актерская кухня. Она женщина, у нее свои приспособления. У нас разная школа.
Беседовала Екатерина Комаровская