Михаил Михайлович, у вас юбилей, 80 лет, большая круглая дата, вы сами на какой возраст себя сейчас ощущаете?
— Ощущаю себя неплохо, хотя не буду приукрашивать и утверждать, что чувствую себя 30-летним. Я ведь думал, что до 80 никогда не дотяну. Папочка мой умер рано, ему было всего 48 лет, мама была чуть-чуть постарше, но тоже до 80 не дожила. Вообще, почему-то актеры вокруг меня рано умирали. То инфаркт, то инсульт. Сейчас медицина, конечно, шагнула вперед, я вот, благодаря медикам, неплохо держусь. Так что я хотел бы всем пожелать в первую очередь крепкого здоровья, а все остальное уже потом само приложится. А актерской братии здоровье надо беречь особенно — работа такая, нервная, непростая.
Вы с юных лет знали, что этой непростой работой будете заниматься?
— Я не знал, что стану актером, судьба так распорядилась. В доме, в котором я жил и живу, находится Театральный институт имени Щукина. Дальше по улице — Театр Вахтангова, где служил мой папа. Вообще, судьба меня по жизни всегда вела.
В моем доме проживали маститые актеры, одно время один за другим они играли то Ворошилова, то Сталина, то Ленина. Домой порой возвращались в гриме. А я сидел на балконе и смотрел: «Вот идет товарищ Ворошилов, а вот Буденный…» И вот в один из дней я переехал на улицу Грановского (сейчас Романов переулок), к своей бывшей уже супруге, дочери Семена Михайловича Буденного Ниночке. Так смешно, что я сам стал жить среди настоящих вождей и каждый день видел вживую тех, кого изображали мои соседи-актеры.
Чаще всего, конечно, я лицезрел Семена Михайловича Буденного. Он был совершенно очаровательным человеком, ко мне относился потрясающе, мы с ним ни разу не поссорились, наоборот, частенько втроем вместе с моей маленькой дочкой выбирались на дачу. Он играл с внучкой, рассказывал всевозможные байки о своей работе, меня спрашивал о моей.
На удивление был невероятно добр, хотя на службе считался могучим, решительным и даже устрашающим. А потом Шуре Ширвиндту пришла в голову идея сыграть спектакль, где он был Сталиным, а я — Ворошиловым. Оттого, что я был прекрасно знаком с Ворошиловым — он жил в соседнем подъезде, — изображать его мне было совсем не сложно. Роли, конечно, были непростые, цензура не дремала.
Нам, конечно, ничего не высказывали, но мы узнавали, что дирекции театра по тем или иным поводам все-таки делали замечания из-за нас, актеров, что наша дирекция вела переговоры с начальниками из Министерства культуры о том, что мы там говорим на сцене. За нами тщательно следили в Управлении культуры. Слава богу, меня ни разу на ковер не вызывали, отдувалось всегда руководство театра. В кино все было намного строже. Там зачастую, если в фильме что-то кому-то казалось неприемлемым, картину просто закрывали и клали на полку. Мне повезло в этом плане, как-то я не попадался чиновникам под горячую руку. Наверно, это потому, что всегда предпочитал театр кино. Хотя на съемки меня приглашали нередко.
И вы отказывались?
— Поначалу, будучи еще студентом, я никогда не отказывался. Ведь у меня за плечами была целая семья. Папа умер рано, мы — я, две младшие сестры и мама — остались одни. Так что на какой-то период мне пришлось стать кормильцем. В кино платили больше, поэтому я частенько отпрашивался из института, из театра на съемки. Тогда снялся в несвойственном амплуа, в одной из главных ролей в фильме Юрия Егорова «Они были первыми» про первых комсомольцев. Я не знал, но за моей спиной шли целые переговоры, отпускать меня на съемки или нет. В итоге отпустили, чтобы я мог подзаработать и помочь маме. А потом нам повезло, мама сама нашла работу в комбинате Всероссийского театрального сообщества. Этот комбинат был создан специально в помощь актерам московских театров, которые остались без работы, без денег. Мама там раскрашивала шелковые платки на рамах, а я смог уже отказываться от неинтересных мне предложений в кино и сосредоточиться на театре.
Пока в Театре сатиры «правил» главный режиссер Валентин Плучек, говорят, актерам жилось непросто из-за его взрывного характера, сейчас, когда лучший друг, Александр Ширвиндт, стал главным режиссером, вам в театре стало жить лучше?
— Валентин Николаевич был действительно непростым человеком, но это свойство многих талантливых людей. А Шура ко мне относится действительно необыкновенно благосклонно, он старше меня на два года, поэтому меня зачастую опекает. К тому же он сам актер, поэтому прекрасно знает, что такое играть в нашем возрасте какие-то сложные роли. Работой он меня не обделяет, но уже не дает мне ролей с танцами, прыжками, фехтованием, подбирает все по возрасту, так сказать, понимающе относится к моему состоянию здоровья. Но я хочу сказать, что я не так плох, как может показаться.
Как планируете отметить юбилей — большим застольем?
— В этот раз обойдемся без застолий. Мой родной Театр сатиры подготовил подарок — юбилейный вечер, на который соберутся родные, друзья, просто зрители, на сцене разыграют какое-то смешное приветствие. Дома тоже отметим. Родни у меня огромное количество, и, надеюсь, мы все обязательно встретимся. Правда, врачи мне сказали особенно тщательно сейчас следить за своим здоровьем, застолья, к сожалению, у меня под запретом.
Так что выпивать мы не будем, но на дачу ко мне все-таки поедем. Там, как всегда, прибегут все соседские животные со своими хозяевами. Соседи устроят свой капустник, поздравят, споют смешные куплеты, принесут букеты цветов, пришлют смешные телеграммы. Такой дачный концерт мне устраивают каждый год.
Правда, один раз было такое, что я чуть было не пропустил свой собственный день рождения. Дома собрались родные, друзья, стол накрыт, все ждут меня с гастролей. А я сижу в самолете в другом городе, в другой стране и слышу: «Наш рейс задерживается». Я нервничаю, понимаю, что подвожу людей, спрашиваю: «Ну когда же мы полетим домой?», объясняю ситуацию, и вдруг стюардессы на весь салон объявляют: «Неполадки устранены, вскоре мы взлетаем, а пока, пользуясь случаем, хотим поздравить с днем рождения актера Михаила Державина». Все пассажиры зааплодировали, я поблагодарил, раскланялся. Домой тогда все-таки долетел, пока гости еще не разошлись.
Беседовала Валентина Обремко