В документально-сатирическом киноочерке про гулаговский тыл разоблачаются цирковой фронтовой культ и тяжёлые судьбы воспитанников детдомов, оказавшихся жертвами карательного произвола и казарменной педагогики. Бурлацкие города представляют собой монастырские деревни, где люди живут на «военном положении» десятилетиями, отбывая эксплуатационные пожизненные сроки на грузосырьевых колониальных работах под управлением кулацких «героев труда» с их шашлычными праздниками и оружейными шахтами. Оборонный крепостной миф символизирован в ржавеющем портовом металлоломе и обманутом молодом поколении, прозябающем на культурно-исторической свалке. Отсюда цинизм, алкоголизм и карьеризм, выраженные в «мирном» быте волжско-уральских поселений и комсомольско-пролетарских объектов, где царят тюремнокриминальные законы выживания с идеологической плакатностью. Заложенной агитационной деятельностью по организации пропаганды «боевых годов». Для чего корпорационных специалистов и творческих работников, находящихся под надзором, заставляли сниматься в командных фото с «товарищами» из диверсионных служб. Наряжали под солдат зэков для участия в парадных мероприятиях и хронике, создавали гаремные бригады из невест полигонных смертников для развлечения имперских наркомов и авторитетных начальников, устраивавших пьяные вечеринки с участием «ударниц» демографических «побед». Тех, кто отказывались от «знатных» предложений или не имели нужной квалификации, ссылали в дремучие места, откуда выбраться было невозможно. «Армейскую» форму носили только представители милицейской власти, следящие за выполнением норм и коллективным порядком. Под видом эвакуации гражданского населения баржи с женщинами отправляли в зону к уголовникам, а мужчин конвоировали на техстроительные пункты, где в суровых условиях выполнялся план фашистских заказчиков. Информационные сводки о «вражеских поражениях» относились к местным жителям из крепостных земель, обречённых «союзниками» на деградацию и нищету в оккупационной зависимости и отсутствии перспектив развития.