Жизнь Адель

Бескомпромиссно снятая история о первой любви и вечном одиночестве.

После пары вялых разговоров и невыдающегося секса, Адель (Экзаркопулос) сообщает влюбленному в нее парню из школы, что между ними все кончено. В эротических снах ей является не он, а синеволосая пацанка, смерившая ее взглядом на улице, когда Адель опаздывала к нему на свидание. 10-секундная встреча посреди дороги оставила внутри пустоту, заставляет ее плакать на уроках и чувствовать себя неудачницей. Наконец, измучившись, Адель отправляется по гей-клубам, где вскоре находит объект своих не вполне осознанных желаний — художницу из либеральной семьи Эмму (Леа Сейду). В отличие от Адели, Эмма свои и ее желания быстро осознала, и очень скоро Адель сменяет студенческий марш на гей-парад, позирует обнаженной, и, стараясь не обнаружить отвращения, глотает устриц, которые ей напоминают сгустки соплей, а ее возлюбленной — кое-что другое.

Момент безумной влюбленности, очень убедительно разыгранный юными актрисами под руководством Абделатифа Кешиша, возникает, как это бывает, на фоне некоторого ослепления. Когда любовь перестанет быть мечтой, станет очевидно, что у девушек не намного больше общего, чем у Адели и ее несостоявшегося школьного любовника — и оглядываясь назад, это не то чтобы неожиданность, но понятно, что первые полтора часа всем не до этого.

Именно стремление Кешиша заставить зрителя проживать каждый отдельный момент (а не следить за сюжетом), его многолетняя озабоченность тем, как этого добиться, обеспечили «Жизни Адель» триумф в Каннах. Парадоксальным образом, это же его стремление стоит за возникшим вокруг картины ореолом скандальности, в конце концов заставившим его заявить, что лучше вообще не выпускать фильм в прокат.

Самыми ужасными неприятностями для Кешиша обернулся его принцип «чтобы сцена обеда удалась, лучше подождать, пока актриса как следует проголодается». Расцеловав режиссера на премьере, Сейду и Экзаркопулос стали раздавать интервью о том, какой он тиран, как заставлял Сейду, изображая ссору, ударить партнершу побольнее, и как они снимали постельную сцену 10 дней.

Конечно, беспрецедентная по своей откровенности 7-минутная сцена однополого секса тоже подлила масла в огонь. В прессе замелькал вопрос о том, насколько в принципе корректно со стороны Кешиша снимать лесбийский секс в соответствии со своими представлениями о прекрасном, если ни женщиной, ни лесбиянкой он никогда не был. Удивленный режиссер отвечал, что снимал эту сцену «так же, как любую другую». Это правда — достаточно вспомнить, скажем, сцену семейного обеда в «Кускусе и барабульке», снятую с таким же жадным вниманием к деталям и к телу: камера разве что не залезает актерам в рот. За всем этим чувствуется любовь к жизни в самых тривиальных ее проявлениях.

Но, само собой, одно дело — чувственно и в реальном времени снимать кускус, и другое — проделывать тоже самое с однополым сексом. Слова Кешиша о том, что он не хотел политизировать картину, и снимал фильм не о лесбиянках, а о любви вообще, звучат ужасно наивно, хотя благие намерения режиссера тоже, в общем, очевидны и принесли удивительные плоды.