Для вас «Конверт» — это первый опыт съемок в хорроре, но ранее у вас же наверняка сложилось какое-то отношение к жанру?
— Должна сказать, что не являюсь поклонником фильмов ужасов, но, например, ленты Хичкока люблю. Может быть, они не совсем хорроры, но и наше кино тоже не совсем хоррор. Для меня это больше психологический триллер. А скажите, «Звонок» — это хоррор? Вот его мне было интересно смотреть. А «Ведьма из Блэр»? Тоже, пожалуй, любопытная. Или «Черный лебедь» — хорошая картина, но и ее сложно однозначно отнести к хоррорам. При этом есть же куча фильмов про вампиров и тому подобное — вот это я не люблю и не смотрю.
Чем вас заинтересовал «Конверт»?
— В первую очередь, конечно, сценарием. Это тот момент, когда тебя внутренне что-то задевает, сразу начинаешь вспоминать про собственные поступки, может, не такие страшные, как у героя фильма, но все же ты за них мог бы получить этот чертов конверт.
Следующее, что зацепило, — это встреча с Костей Бусловым, который на тот момент должен был снимать картину как режиссер. Он очень харизматичный человек, в нем есть такое мужское обаяние, дающее понять, что ты попадаешь в надежные руки, что тебя не подведут, все будет под контролем. И не под твоим — а то знаете, в российском кино так тоже бывает: ты понимаешь, что на площадке никто, кроме тебя, ничего не контролирует.
Ваша героиня в фильме объясняет свое желание принять участие в судьбе героя очень просто: «женское любопытство». Но, мне кажется, у нее есть и более глубокие мотивы.
— Конечно! Мне кажется, Марина из тех людей, которые все любят доводить до конца. Такой у нее жизненный принцип. Марина — следователь по делам несовершеннолетних, герой фильма — никакой не подросток, можно было на него не обращать внимания. Но когда выясняется, что он может попасть в обезьянник, она понимает, что может ситуацию изменить. Я Марину очень хорошо понимаю: твоя совесть не позволяет тебе не обратить внимание на то, что человеку плохо. Можно так сделать? Можно. Кому-то даже легко это удастся, но не Марине. У меня есть благотворительный фонд, очень часто мне люди звонят, а кроме звонков еще и пишут на почту. И я себя ужасно чувствую, если я хоть как-то не смогла ответить, помочь, объяснить… Наверно, с Мариной такая же история.
Москву в кино показывают двумя способами: она или вся блестящая, отполированная, открыточная, или хмурая, холодная, как в том числе и в «Конверте». Вам какой вариант кажется более близким к истине?
— Я согласна с тем, что у Москвы на экране два образа, но мне как раз показалось, что в «Конверте» у нее третий образ. Когда я увидела кадр с Крымским мостом, подумала: «Это вообще Москва?!» Она выглядела очень симпатичным городом с каким-то совсем другим обаянием. Это обаяние не позитивное, открытое и солнечное, оно все-таки ночное, но в нем нет и депрессухи. Вот эта середина мне как раз ближе.
Я не думаю, что Москва — солнечный город, в котором все живут счастливо и безоблачно. Но я ее люблю. Вообще не понимаю, зачем жить в городе, если ты его не любишь.
В фильме есть сцена, снятая на кладбище, да еще и ночью. Не страшно было?
— Я не суеверный человек, но верующий. Не могу сказать, что перешагивать через настоящие могилы очень приятно. Мне бы не хотелось оскорблять это место. Мне кажется, важно, с чем ты внутри туда приходишь. Конечно, я там не разговаривала по телефону, не хохотала, не пела песни. Но какого-то суеверного страха — чтобы боялись входить на кладбище — не было.
Есть ли вероятность, что у «Конверта» появится продолжение? И как вы вообще относитесь к сиквелам?
— Я думаю, продолжения не будет. Мне кажется, тема, в общем, раскрыта. Как я отношусь к продолжениям вообще? По-разному. Если бы было продолжение «Битвы за Севастополь», я бы отказалась, мы уже все сказали, что хотели. Но, например, я знаю, что уже пишут продолжение «Золотой Орды», и его я жду. По-моему, мы там заявили мощного и интересного персонажа, которого в первой части раскрыть до конца так и не удалось.
Ну, «Битва за Севастополь» — это все-таки отдельный случай, там вы играете существовавшую в действительности героиню, странно было бы что-то еще напридумывать.
— Но у нее же была и дальше жизнь — и безумно интересная. Там можно много еще рассказать! Но, наверно, незачем.
Вы еще Гурченко играли. Да и других персонажей, у которых были реальные прототипы. Вам не сложнее браться за роль, когда вы знаете, что этот человек существовал в действительности?
— Мне кажется, не только мне, всем сложнее. Чувствуешь ответственность перед этим человеком, и неважно, жив он или нет. Если нет — ответственность даже больше, поскольку поговорить с ним о роли не можешь.
Если говорить конкретно про Людмилу Марковну — ужас был в чем: я встречалась со многими ее друзьями, и один говорил, что она была вот такая, а другой — совсем наоборот. Когда играешь людей, которые сами по себе были неоднозначными, могли меняться, от настроения и ситуации многое зависело, это вообще очень сложно.
И я рада, что после этой работы в сериале близкие люди Людмилы Марковны сказали мне много теплых слов. Те люди, мнение которых мне было по-настоящему страшно услышать, в первую очередь, конечно, ее дочь Маша. Мое единственное желание было — рассказать про эту женщину не с точки зрения желтой прессы или светской хроники, не добавить перчика, который все хотели увидеть, а рассказать про нее как про человека сильного, страстно влюбленного в свою профессию.
Есть ли какие-то еще исторические личности или, скажем, деятели культуры, которых вам бы хотелось сыграть?
— Я вообще редко перед собой ставлю цель — сыграть кого-то. Но я верю, что если роль должна к тебе прийти, то она обязательно каким-нибудь странным образом придет. Я, например, много лет хочу сыграть княгиню Ольгу, периодически прошу кого-нибудь писать сценарии, кидаюсь что-то еще делать. А потом останавливаюсь. Если оно не происходит, то, наверно, еще не время.
Раз уж речь об исторических личностях — вопрос такой: вы «Матильду» Алексея Учителя посмотрели? Какие впечатления?
— Да, я ее видела и считаю, что это блестящее кино и, на мой взгляд, суперпатриотическое. Мне показывали, какой Николай был глубоко православный, какие поступки он совершал ради страны…
Если говорить про актерские работы — я считаю, что Ингеборга Дапкунайте просто гениально сыграла.
Написать про Ларса Айдингера, что он «порноактер» — нужно быть каким-то серым говном, чтобы так сделать, быть совсем незнакомым с европейским театром, не представлять, кто такой Питер Гринуэй. Это подтверждает, что многие из нас, к сожалению, до сих пор остаются неандертальцами.
Я видела Айдингера и в «Гамлете», и в «Ричарде III», он гениальный артист, один из лучших в современной Европе.
В связи с тем, что происходило вокруг «Матильды», хочется поинтересоваться вашим отношением к цензуре. Может, вам кажется, что в каких-то случаях она в искусстве уместна?
То, что происходило с «Матильдой», это цензура? А мне кажется, это мракобесие. Когда запрещают голых людей на сцене, я хотя бы могу понять, о чем речь. Нужна ли она? Ну, давайте еще сошьем трусы Давиду в Пушкинском музее. Давайте запретим Тициана. Сейчас все так легко оскорбляются, ну так вот, если говорить о чувствах, мои, например, жутко оскорбляет «Дом 2».
Он идет 10 лет и будет идти еще 30. Мы как будто специально растим из молодого поколения дебилов. Делаем все, чтобы они стали невежественными, глупыми и недуховными. Для меня смотреть через стекло, как какие-то непонятные люди трахаются перед камерой, пик бездуховности. Все остальное, что происходит, не сможет это никогда переплюнуть. Но «Дом 2» идет и будет идти, а вот Ларса Айдингера тем временем будут называть порноактером. Это какое-то очень страшное смещение ориентиров.